Кто в армии служил

Предвыборная компания в самом разгаре, с кандидатом в депутаты от партии «Зеленые» на тему отношения к службе в армии пообщалась корреспондент Камилла Андреева.

Камилла Андреева: Александр Иванович, в последние годы отношение к армии неоднозначное. Большинство ребят панически боятся службы и всеми правдами и неправдами пытаются от нее «откосить». Вот и хотелось бы проанализировать создавшуюся ситуацию. А начать я предлагаю с вашей биографии, потому что вы знаете об армии не понаслышке – учеба в Суворовском училище и несколько лет службы. Вы сами захотели стать военным?

Александр Новиков: Все получилось случайно, я даже никогда об этом не задумывался, и военных в нашем роду не было. Наверное, аргументом стала фотография на обложке журнала «Советский воин»: суворовец в белом кителе и в черных штанах с красными лампасами. На него обратила внимание моя тетка и выдала: «А почему это у нас в семье нет ни одного военного? Смотрите, какой красивый! Давайте и мы своего отправим в Суворовское училище!». И все почему-то согласились.

А это была непростая задача – отправить человека в Суворовское училище. Надо было писать заявление через школу в военкомат, в районном военкомате назначали комиссию, где проверяли все – здоровье, учебу, характеристики. Результаты отправляли в городской военкомат, где все начиналось по второму кругу…

Меня, конечно, по всем этим комиссиям водили родители, я вообще не осознавал, что происходит. И после такой суматохи наступило затишье. Лето, каникулы. Как-то я пришел домой поздно, а мать не спит и ждет меня. Оказывается, повестка пришла. На сборный пункт, с вещами.

На этом моя вольная жизнь и закончилась. Утром мы пошли на сборный пункт, где шло распределение по Суворовским училищам страны. На тот момент их было восемь. И случай же отправил меня именно в Ленинградское училище. По всем показателям я должен был попасть в Киевское, мы же жили в Донецке, это Украина. Дело в том, что в школе я изучал французский язык, а класс с французским был только в Ленинградском суворовском училище. Вот так и распорядилась мною судьба…

КА: Родители расстроились, что так получилось? Далеко ведь.

АН: По тем временам это ой как далеко было! Да и в Ленинграде-то никого из знакомых не было. Маме сказал, чтобы она не переживала, так как был уверен, что не поступлю и скоро вернусь. Думал – ну, хоть город посмотрю. Когда еще в Ленинград съезжу? И я приехал в Ленинград хорошим таким летним днем. Жарко, много людей. Московский вокзал. Какое-то такое мощное впечатление. Я этот день очень хорошо помню.

Ну а потом я как-то нечаянно поступил, сдал все экзамены на тройки – и поступил. Хотя конкурс был огромный, больше десяти человек на место.

КА: Там же еще обращали внимание на физическую подготовку, здоровье, психическое состояние.

АН: Нет, это случай. Я как-то сразу нашел общий язык с командиром взвода, Ефремовым Михаилом Николаевичем. Я мало помню людей из своего детства, но несколько человек остались в памяти навсегда. Один из них Михаил Николаевич, с ним мы дружили до самой его смерти восемь лет назад. И первый человек, которого я увидел в Суворовском училище, был он – молодой старший лейтенант.

И как-то так получилось, что отсеяли много людей – сначала из-за двоек, потом по здоровью, и я прошел, даже не набрав проходного балла. Ну, и, конечно, ходатайство Михаила Николаевича сработало. Меня оставили, и я рвал там задницу по полной программе.

КА: До этого вы жили в семье и вдруг попали в казарму. Какие были первые ощущения?

АН: Просто жуть, как было тяжело!

КА: Мы в прошлом году хотели племянника отдать в Нахимовское училище. Так вот у моей сестры спрашивали: «Вы что – враг своему ребенку?»

АН: Очень важно, кто так говорит, – думаю, эти люди не будут для нас авторитетом. Вот я считаю, что это абсолютно правильная система. Детей у родителей надо забирать. Я прошел эту школу капитально, я знаю, что это такое. И знаю, что родители плохо влияют на детей. Школа, которую я прошел в Суворовском училище, отразилась на всей моей жизни. Мне было легко, думаешь? Ба, мы плакали. Большинство просто рыдало ночью. Муштра. Армейский порядок. И понятно, что для нас это был стресс, это был шок!

Но была и мощная учеба. Мы попали в хорошие руки профессионалов, которые учили нас не так, как в школе. У них был творческий подход. Это были лучшие преподаватели в моей жизни. Я после Суворовского училища был уверен, что могу поступить в любой институт. Представляешь, какие у меня были знания?

КА: А сколько прошло времени, когда вы уже оценили, что вы здесь на месте и… домой не очень хочется?

АН: Ну, наверное, полгода. Меня после первой четверти чуть не выгнали из-за русского языка, по которому у меня была железная двойка. Я же с Украины приехал, это суржик… Да я и сейчас с ошибками пишу. А преподаватель по русскому была строгая такая, принципиальная женщина. И мы каждый день писали диктанты. Диктант – два, диктант – два. А всех двоечников с первой четверти отправляли восвояси. Домой. И понятно, мне было очень стыдно. Если бы я не поступил, то вернулся бы в свой девятый класс, ну, погоготали бы с пацанами, и все. А тут, представляешь? Они же там уже галочку забили, что Новиков поступил в Суворовское училище. Для моей школы это было событие. И я прикидывал, как я сейчас вернусь после первой четверти. И мне скажут: парень, мы тут памятник тебе уже поставили, а ты? Стыдно, да.

И была у меня книжка по русскому языку, где были правила. И я выучил их наизусть, весь учебник. Учительница поставила мне тройку, но предупредила, что в следующей четверти мне это не поможет, придется научиться писать диктанты.

И ты не поверишь, но к Новому году у меня была уверенная четверка. А через полгода стало легче. Мы здорово повзрослели.

КА: В советские времена отношение к военным было не такое, как сейчас. В военном училище в вас как-то воспитывали гордость за профессию?

АН: Да нет, конечно. Это было в идеологическом посыле всего государства. Армия занимала свое определенное место. Она была необходима. Настоящие военные, офицеры, на тот момент жили неплохо. Они чуть больше зарабатывали, видели чуть больше мира. И они были самостоятельные.

Не скажу, что отношение к ним какое-то радужное было. Просто было уважение к этой профессии. А что касается обычной службы, призывной, это был закон, и все должны были идти в армию. И никому в голову не приходило рассуждать, пришло время – иди. А раз мы там были, значит, это наша армия. Это было хорошее время, на самом деле.

КА: Ну, были и недостатки. В основном все вспоминают дедовщину.

АН: Мне кажется, слухи о дедовщине слегка преувеличены. Не скажу, что не было перегибов с этим делом, но где их нет? Конечно, я сталкивался с неуставными отношениями, но не могу сказать, что это было что-то такое страшное, как об этом принято говорить. Если конкретный случай привел к нарушению закона – давайте его рассмотрим и поймем, почему это произошло. Но давайте не гнобить всю систему. Это же от людей зависит. Более того, я считаю, что дедовщина должна быть.

КА: Такая проверка на вшивость. На твердость характера.

АН: Конечно. Но не только. Понимаешь, есть вещи, которые мы почему-то пытаемся затоптать. Есть такие важные понятия, как отношение к старшему поколению. Вот раньше старикам все уступали место в транспорте, а сейчас говорят: «Куда это бабки прутся в час пик? И чего им дома не сидится? Вот и пусть постоят, а мы на работу едем».

В Суворовском училище было принято относиться с уважением к старшему классу. Даже если разница в один год. И если ты в столовой кому-то место не уступил, то подзатыльник получишь. Это, может, и неприятно, но воспринималось нормально.

Никто никого на моих глазах не гнобил, не убивал. Более того, были моменты рукоприкладства в моей уже офицерской службе, и, на мой взгляд, это были очень важные воспитательные моменты, ничего плохого не приносящие.

КА: Все-таки юноша должен пройти через такие сложности, уметь находить решения. Нельзя все время в парниковых условиях расти.

АН: Я всегда подчеркиваю, что мы живем разумно за счет умения принимать решения. И чем они ответственнее, тем больше личность формируется в нас, тем она выше и сильнее. Когда мальчики живут с родителями, за них принимают решения родители. Это тяжелая работа, ее никто не хочет делать. И когда наступит момент остаться одному, например, жениться и принимать решения за семью, они сразу пасуют и прячутся в кусты.

Оторвать от мамы – очень серьезный и важный момент. Да, я могу понять родителей, я тоже родитель. Но оторвать надо. И армия тут всегда играла важную роль.

Всего за два года из сопливых детей, которые не умели даже постель за собой заправить, мы делали настоящих мужчин. Которые умеют принимать решения, могут за себя постоять. Да, не все. Но это была отличная школа для них. И дедовщина в какой-то степени была очень даже полезна. Понятно, что ее не надо поощрять, но и делать из этого жупел тоже не нужно. Можно нарваться и на улице, и в подъезде.

КА: А вам армейские навыки принесли пользу?

АН: Конечно. Главное, что дает армия, – это возможность оторваться от родителей и принимать ответственность. Хотя бы за себя для начала.

Я думаю, мать моя, которая меня за ручку отвела на сборный пункт, наверняка много плакала. Она отвела меня и потеряла – ну, как ребенка, который все время рядом. Но, с другой стороны, я благодарен ей за это. Я ушел из дома и стал думать за себя. И стал решать вопросы сам. И на мой взгляд, это очень важно и правильно. То, чего сейчас не хватает. Военные знания тоже очень важны и очень нужны всем людям. Есть такое понятие как дисциплина.

КА: Вот дисциплина. Муштра помогает чему-то? Есть ли в этом смысл?

АН: Всему помогает. Это самый главный смысл…

КА: Ровно кровать заправлять?

АН: Это основа жизни. Если в голове этого нет, то ничего остального тоже нет. Понятно, что когда нас начали заставлять подшивать воротнички, заправлять кровати по нитке, натягивать все эти полосочки и выравнивать уголки, мы думали, что это маразм.

КА: Ну, казалось бы, какая разница.

АН: Это воспитывает дисциплину. Вырабатывает силу воли. А именно сила воли дает возможность принимать сильные решения. Самое главное изобретение – это внутренняя дисциплина, так же как и внешняя. Когда ты входишь в определенный ритм обещаний себе и людям. Нынешнее поколение считает, что дисциплина – это ерунда. В результате человек дал слово – не исполняет. Потому что не чувствует ответственности. Вот армия воспитывает дисциплину, чувство коллективизма.

И поэтому армия – очень важный инструмент. Не важно, есть война или нет. Армия – центровой механизм нормального общества. Потому что она дает возможность молодым людям ощутить себя членами этого общества.

КА: Как тогда быть с ребятами, которых мамы пытаются отмазать от армии?

АН: Ну что я могу сказать? Этих мам самих надо воспитывать. Они собственными руками пытаются угробить жизнь своих детей. Думают, что всю жизнь будут под подолом прятать своих пацанов. А в результате получают эгоистов, которые сядут им на шею. Но тут проблема-то не только в мамах, это проблема общества и государства.

В армии должны служить все. И должен быть мощный рычаг какой-нибудь, чтобы никто не мог «откосить».

Сегодня к армии относятся как к экономическому придатку, который ничего не решает. А армия – воспитательный инструмент.

КА: Идут разговоры, что армия должна быть только профессиональная. Никаких срочников.

АН: Это придумали люди, которые, скорее всего, от армии далеки. Армия за деньги была всегда. В СССР огромное количество военных училищ выпускали профессиональных военных. Это была их работа – служить за деньги. Уволиться из армии можно было только по дискредитации или по смерти. И выход на пенсию еще. И все. Попал в систему – ты должен в этой системе отработать. Это была абсолютно профессиональная армия. Вот моя профессия – офицер, служить в армии. Да, воевать, если случится война. Пожалуйста, были и контрактники: была школа сержантов, прапорщики, которые служили по контракту. Прапорщик – это не офицер, это промежуточное звание между офицером и солдатом. Они все были наемные люди, которые могли написать заявление и уволиться.

Другой разговор, что часть армии состояла из солдат по призыву. Люди, которые говорят, что у нас скоро вся армия будет исключительно профессиональная, и мы не будем никого призывать, – это просто дилетанты. Они ничего не понимают не только в армии, но и в управлении государством.

Вот возьми Израиль, там все служат.

КА: Все. И девочки.

АН: Правильно, молодцы. Они знают, как защищать свое государство, потому что сами вторглись в агрессивную среду. А почему мы сократили службу до одного года? Кто сказал, что это правильно? Два года – это нормально. Тут же очень простая логика. Если ты приходишь работать в компанию менеджером по найму, то тебя в ней ничего не держит. Не понравилось – уволилась. А если тебе надо отработать в компании и, спустя два года, при успешной работе стать ее учредителем, у тебя отношение будет другое.

Так и в армии. Отслужив два года, он скажет: «Ребята, это мое государство, мое общество». И все процессы в этом государстве для него будут небезразличны. Он к нему прикипит душой. Это архиважный момент. Есть вещи важнее войны. Два года все должны служить, включая женщин. Есть больницы, хосписы, интернаты, детские дома, таможни. Для женщин. Почему нет?

Мы все, как жители этого общества, кроме паспорта должны иметь военный билет и знать, что делать в случае военного конфликта.

КА: А как у вас созрело решение уйти из армии?

АН: Хм, хороший вопрос… Это были изменения жизни на момент перестройки. Перестройка, гласность, понимание того, что в жизни что-то меняется… Свежий ветер новых возможностей! И он подул в удачный момент моего переезда на службу в Германию. Я служил на Дальнем Востоке, мне все нравилось. Но это был дальний гарнизон, кругом тайга, маленький городок, три-четыре автомобиля «Москвич-412» на весь город…

И тут, в 1990 году, я переезжаю служить в Германию, в условия, когда за одну свою зарплату я могу купить себе «Мерседес». Когда я хожу по городу и думаю: господи, так невозможно жить!

А когда СССР развалился, я служил под Полтавой. И два человека из дивизии (в их числе и я) не захотели принять украинскую присягу. И меня депортировали с Украины в Ленинградский военный округ. И отправили меня в часть, которая пару лет назад была выведена из Германии. Техника в поле, огорожена колючей проволокой, внутри построена на скорую руку казарма – единственное здание в части.

Первые слова командира были: «Квартир нет и не будет». Я говорю: «Так майорская должность у меня, мне положено». Он отвечает: «У нас нет никаких майорских должностей, вот взводным можем тебя взять». После некоторых переговоров мне дали какую-то чисто формальную должность. Что-то типа «приходи на развод». Вот я приходил на развод утром и вечером. Все остальное время было нечего делать. Мы играли в карты и пьянствовали. Я пропил первую зарплату, вторую зарплату. И понял, что надо что-то делать и уходить, потому что сидеть в казарме и бухать – не перспектива. После службы в Германии, где я видел обстановку нормальной армии…

КА: То есть Германия свою роль сыграла.

АН: Вот я был в Германии всего три месяца, и она меня изменила колоссально. Ну и плюс – я приехал сюда и увидел, что все рушится, и понял, что можно начать заниматься своим делом, мне показалось, что это правильное решение.

КА: Какие недостатки в нашей армейской системе? И как сделать, чтобы люди захотели служить в армии?

АН: Надо прекращать пускать непрофессионалов и прекращать говорить глупости про армию. Надо, как минимум, сказать, что это не только инструмент войны, а основа государства. Мы позакрывали кучу профессиональных военных училищ и хотим набрать дилетантов, которые будут служить за деньги. Не кажется ли тебе это, мягко говоря, нелогичным? А потом говорим – почему к армии такое отношение?

КА: Рассказывают много курьезных случаев – как там траву красят…

АН: На самом деле, очень много преувеличений. Часто мы хорошее воспринимаем как само собой разумеющееся, а малейшая глупость сразу фольклором обрастает. В армии очень много хорошего, это обычный рабочий институт. Да, бывают перегибы, но они бывают и в школе, и в институте, и в детском садике. Давайте жить в рамках закона. Есть конкретный случай – давайте разбираться и принимать меры. Но не будем ставить клеймо на всем явлении. Ничего такого страшного в этой армии нет. Красят, и что? Зато знаешь, сколько эмоций!

КА: А как вы относитесь к тому, что солдаты работают на офицеров – дома строят, квартиры ремонтируют?

АН: Это плохо. Но есть нюансы. Конечно, они должны учиться военному делу, их призвали для этого. Но если в какой-то момент нужно помочь офицерам, то ничего страшного в этом нет. Офицеры тоже, извини, люди, приезжают в гарнизон, который стоит в поле. Вот я поехал на Дальний Восток с беременной женой и двумя чемоданами. У меня нет ничего. А обосновываться надо – кровать принести, предметы первой необходимости. А кого ты там наймешь? Да, я взял солдат, они мне принесли кровати, поставили шкаф, полку помогли сделать. Другой разговор, если какой-то генерал строит себе виллу из стройматериалов, которые ему отправили на казарму, и вместо занятий гоняет солдат на стройку. Но это частные случаи, это не относится ко всем сразу. И если они есть, их надо найти и пресечь.

КА: Хорошо, тогда какой вам видится наша армия будущего?

АН: Я считаю, что должен быть профессиональный офицерский состав, контрактники на специализированные должности выше солдатских и двухлетняя армия общего призыва, включая женщин.

КА: Дочь свою отдадите спокойно в такую армию?

АН: А почему не отдам? Может, и не спокойно, но это будет закон общества, в котором я живу.

КА: А как вы думаете, придем мы к этому закону?

АН: Понимаешь, в последние годы, конечно, отношение к армии немножко у государства изменилось.

Главная функция армии – это воспитание сильной нации, сильного общества. Я уверен, что, если есть сильное общество, это предохранит нас от войны.

КА: Будем надеяться на лучшее. Я всегда относилась равнодушно к армии, а теперь у меня прямо душа болит. Как начинают мамаши сыновей под юбку прятать, от армии отмазывать… Сидит детина, пьет пиво и в компьютерные игры режется. Так не должно быть. Даже в дворянских семьях сыновей не прятали, это было делом чести.